| |
Соприкосновение с огромным страшным медведем, одоление и подчинение
его пробуждали в человеке самоуважение и стимулировали, кстати,
лихую безалаберную русскую душевную щедрость: ручной медведь
становился напарником, а порой и приятелем. Ручного медведя водили,
его обучали разным штукам, его показывали, он плясал, кувыркался, он
самолично собирал в шляпу деньги за представление; он танцевал, он
изображал барышню, собирающуюся на свидание, и пьяного, и скрюченную
древнюю старушку; медведь курил, тренькал на балалайке, разве что не
пел...
Правда, быть приятелем
и балаганным забавником медведя принуждают: Не охоч медведь плясать,
да губу теребят. Или: Не привязан медведь, не пляшет. Но такова
медвежья доля...
Ручной медведь был
неотъемлемой частью праздничного карнавального быта; участники
шутовских процессий царя Петра I ездили на живых ручных медведях.
Около 1750 г.
императрица Елизавета запретила держать медведей в Петербурге и
Москве, "а кто к оному охотник, держали б в деревнях своих и по
ночам бы не водили".
Впрочем, замечает
историк Сергей Соловьев, прочие города от медведей освобождены не
были. Расставание с медведем, выключение его из человеческого мира
было длительным. Так, в "Войне и мире", где речь идет о событиях
начала XIX века, еще упоминаются вскользь невинные шалости Долохова,
Курагина и Пьера Безухова: поймали квартального, привязали его спина
со спиной к медведю и пустили косолапого в Мойку... Медведь кутит
вместе с лихой кампанией "золотой молодежи": Пьер "ухватил медведя
и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате..."
|
|
